Сама процедура подготовки договора стала своеобразной национальной идеей, позволяющей верхам консолидировать низы. Мол, вот подпишем договор, тогда и заживем! Подписали. Не зажили. Оказалось, что большинству татарстанцев договор не больно-то и нужен. Многое ли из того, что республика по договору могла сделать, сделано? Чуть ли не единственным приложением к договору, реализованным сполна, оказалось соглашение о собственности. Тут своего не упустили! Только не все татарстанцы, а небольшая группа людей, в чьи руки эта самая собственность перекочевала.

Не случайно после окончания срока действия приложений к договору, чтобы хоть как-то оправдаться перед населением, что договор был подписан не зря, власть стала рьяно добиваться подписания нового. Только зачем он республике-то? Почему татарстанская власть так цепляется за него? Ведь что бы в этом документе ни было написано, полная зависимость Казани от Москвы - факт свершившийся и в обозримом будущем незыблемый.

Стало уже привычным делом, что Шаймиев говорит свое решительное "да" практически всем инициативам Москвы, а его окружение энергично создает видимость причастности к решениям, принимаемым в Первопрестольной. Но добровольный отказ от договоренностей, достигнутых с Борисом Ельциным, для Минтимера Шаймиева был бы равносилен политическому харакири. Потому что именно этот договор пропагандировался и в Татарстане, и за его пределами как краеугольный камень политики татарстанской власти, главный смысл политической жизни самого Шаймиева. Хотя биться за этот документ его вынудили обстоятельства, когда один-единственный раз он поторопился с принятием решения, поспешил поддержать ГКЧП. И эта расторопность едва не стоила ему политической карьеры. Минтимер Шарипович оказался чуть ли не единственным руководителем региона, поддержавшим ГКЧП и усидевшим в своем кресле.

Авторитет Бориса Ельцина в дни после провала путча был заоблачным и в России в целом, и в Татарстане: он мог убрать Шаймиева без малейшего риска, что республика встанет на дыбы. Шаймиев это прекрасно понимал и стал добиваться встречи с Ельциным, чтобы покаяться. И Ельцин простил - сильные люди, как правило, великодушны, зла не держат. А вот Шаймиев понял, что только поддержка населения может гарантировать ему невозможность рецидива подобной уничижительной ситуации. Отсюда и заигрывание с религиозными лидерами, и приручение ТОЦ, который в нужные моменты мог обострить ситуацию, продемонстрировав Москве мифическую взрывоопасность "Татарстана без Шаймиева". В итоге безжалостная эксплуатация "татарской модели" толерантности и реальные действия властей, громадная пропасть между словами и делами привели к возникновению очагов межнационального и межрелигиозного трения. Но это не мешает власти чуть ли не главным достижением "эпохи Шаймиева" считать сохранение мира и стабильности. Председатель Госсовета Фарид Мухаметшин убежден, что "при всем драматизме нам удалось сохранить главное - мир и спокойствие в нашем общем доме - Татарстане, в конкретных домах и квартирах" ("Республика Татарстан: новейшая история").

Чего греха таить, я и сам приложил руку к формированию образа Шаймиева-миротворца, когда, будучи собкором "Вестей" (РТР) по Татарстану, а затем и пресс-секретарем президента, не раз говорил о том, что стабильное сосуществование многонационального народа Татарстана, бесконфликтное уживание представителей различных конфессий заслуживает всестороннего изучения и обобщения. Не оправдываюсь, но сегодня не могу не сказать о том, что мои, как выясняется, ошибочные взгляды тех лет формировались на основе сравнений Татарстана с Азербайджаном, Арменией, Нагорным Карабахом, Абхазией, Чечней.

В конце восьмидесятых, еще офицером, мне довелось вдоль и поперек объездить тогда еще союзные закавказские республики. Не в уютных рейсовых автобусах, а на броне военной техники да на бортах армейских "Ми-17". Потом были уже журналистские командировки в Чечню. На фоне огромного человеческого горя тысяч и тысяч людей, лишившихся близких и крова на Кавказе, "мусульманский" Татарстан действительно был оазисом благополучия. И лично мне понадобилась определенная временная отстраненность, чтобы понять, что сравнение нашей республики с Кавказским регионом не совсем корректно. Хотя бы потому, что мирное сосуществование народов на территории Татарстана измеряется уже не одной сотней лет.

Не буду углубляться в историю, но кто скажет, что даже во времена, когда республикой руководили Фикрят Табеев, Рашит Мусин или Гумер Усманов, татары и русские, чуваши и марийцы, удмурты и украинцы бились друг с другом до полусмерти стенка на стенку? Не было такого! Пятая графа, во всяком случае, на бытовом уровне никого не интересовала. Мононациональных группировок не было ни в трудовых коллективах, ни в учебных заведениях, ни в среде партийно-хозяйственной номенклатуры. Даже в преступном мире. Прогремевший на весь Советский Союз "казанский феномен" молодежных группировок ("моталок") тоже по составу был интернационален. Только хоронили жертв криминальных разборок на разных кладбищах: кого - на Арском, кого - на Старо-татарском.

В вузах национальность студентов тоже никого не интересовала. В те времена и слова-то такого не было - толерантность, но сама толерантность была, что называется, в полном объеме. И никому в голову не могла прийти мысль благодарить за это власть или кого-то персонально. Это было нормой нашей жизни.

Тем удивительнее слышать, когда по поводу и без повода говорят о какой-то особой национальной политике Татарстана, о примере мирного сосуществования конфессий, о национальной терпимости. И уж совсем неприлично звучат дифирамбы в адрес Минтимера Шаймиева, которому приписывается сотворение мира и согласия на земле Татарстана. Мол, тяжело сегодня живется, но "лишь бы войны не было". Как в Чечне. Можно подумать, что Татарстан был эдаким халифатом, находящимся в состоянии перманентной войны с Византией. А территория республики была прибежищем благочестивых халифов, которые после смерти пророка Мухаммеда завоевывали византийские провинции, распространяя истинную, на их взгляд, веру на огромной части мира от Инда до Пиренеев. А потом пришел мессия, и на земле Татарстана воцарились мир и спокойствие.

Реальность же такова, что сохранить межнациональные и межконфессиональные мир и согласие в республике удалось не благодаря, а вопреки многим шагам власти, действовавшей на стыке тысячелетий.

(Продолжение следует.)

Ирек МУРТАЗИН, "Вечерняя Казань".

Шаймиев предпочитал не форсировать события, дожидаясь ошибок противника. Если я играл с ним в "его" игру, то шансов выиграть у меня было очень мало: он брал измором. Но стоило обострить ситуацию, сыграть нестандартно, комбинационно, Шаймиев начинал нервничать и, как правило, проигрывал. Он и в жизни такой, сверхосторожный. Эта черта шаймиевского характера нашла отражение и в панегирических материалах о первом президенте республики. Рафаэль Мустафин и Анас Хасанов в книге "Первый президент Татарстана Минтимер Шаймиев" пишут: "по складу характера Шаймиев не революционер, а скорее разумный консерватор. Он не стремится к переменам ради перемен. Держится за старое, пока оно жизнеспособно и может приносить пользу". Рамиль Мингазов и Ильгам Киямов в книге "Президент Шаймиев: социально-психологический портрет" пошли еще дальше: "создается, например, ощущение, что когда развитие политических событий приобретает труднопредсказуемый характер, он на короткое время "затаивается", ничем не проявляет себя". Все верно, за исключением пустячка: "затаивание" - это не "ощущение", а самая что ни на есть настоящая реальность, синоним растерянности, неспособности принять адекватное решение быстро.

И как это ни парадоксально, предрасположенность Шаймиева к "затаиванию" была благом для республики в первый срок его президентства. Затягивая принятие решений, маневрируя между различными общественно-политическими силами, ему удалось сохранить баланс противоборствующих сил и если и не быть, то хотя бы слыть выразителем надежд и чаяний диаметрально противоположных групп интересов просто в силу того, что он не делал лишних шагов, а плыл по течению общественно-политической жизни. Вспомните, какое это было бурное время! Если раскол российского общества проходил по линии коммунист - антикоммунист, то в Татарстане, как и в большинстве автономий, подобный раскол хоть и имел место, но не был доминирующим. Куда серьезней была нагнетавшаяся угроза раскола по национальному признаку. И в Шаймиеве, не делавшем резких движений, многие видели именно того человека, который максимально соответствовал их представлению о том, каким должен быть руководитель Татарстана. Речь не о лидерах радикальных политических партий и движений, а о населении и умеренных политобразованиях.

Для тех, кто придерживался либеральных взглядов и задыхался в несвободе и бесперспективности, Шаймиев был "своим парнем" хотя бы потому, что, как и Ельцин, повел "решительную борьбу" с партпривилегиями, что вылилось, к примеру, в отставку Родыгина с Булатовым. Хотя нельзя исключать и того, что Шаймиев просто воспользовался случаем свести счеты с несимпатичными ему людьми и принес секретарей обкома в жертву толпе, сбив пламя пожара многотысячных казанских митингов февраля 1990 года, требовавших отставки всего обкома КПСС.

Для консервативной части населения Шаймиев был своим в силу занимаемой должности и наличия партбилета в кармане. Для татарских шовинистов - человеком, обеспечившим принятие декларации о суверенитете и оставляющим надежды на полную независимость республики. Русскоязычное же население увидело в нем человека, способного не допустить национальную резню, о возможности которой после кровавых событий в Сумгаите и Тбилиси говорили с самых высоких трибун, к примеру, на сентябрьском 1989 года Пленуме ЦК КПСС.

О партийно-хозяйственной номенклатуре того времени и говорить не приходится. Эти люди, напуганные ветром перемен, казавшимся им тайфуном, готовы были молиться на любого, кто гарантировал хоть какую-то стабильность их положения.

В первый срок своего президентства Шаймиев, сохраняя нейтралитет, или, если хотите, равноудаленность от всех, мало кого и разочаровывал. Но если очистить факты от домыслов и пропагандистских интерпретаций, то предстает такая картина: заслуги Шаймиева, мягко говоря, преувеличены. Взять ту же декларацию о суверенитете. Повышение статуса республики волновало не одно поколение татарстанских политиков. Еще в начале мая 1920 года Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров совместным постановлением образовали правительственную комиссию для проработки вопроса об образовании Татарской республики и определения ее границ. Но предложения татарских комиссаров были проигнорированы, и 27 мая 1920 года был издан декрет ВЦИК и СНК об образовании ТАССР в составе Российской Федерации. Очередная, и снова неудачная, попытка повышения статуса ТАССР была предпринята в 1936 году, когда принималась сталинская Конституция. В 1967-м Фикрят Табеев поднимал этот вопрос.

Предвестником же реализации идеи повышения статуса нашей республики и принятия декларации о суверенитете стал... Андрей Сахаров. Хорошо помню его выступление на первом съезде народных депутатов СССР о необходимости предоставления равных политических, экономических и юридических прав всем национально-территориальным образованиям. 12 июня 1990 года свой суверенитет провозгласила Россия. О необходимости принятия подобной же декларации Татарией заговорили многие. К примеру, народный депутат РСФСР Ринат Мухамадиев. Но только не Шаймиев, который, видимо, ждал реакции ЦК. В 1990 году суверенитет Татарстана для Шаймиева не был приоритетным вопросом. Выдвигаясь в апреле 90-го на должность председателя Верховного Совета ТАССР, в своей программной речи он акцентировал внимание на необходимости передачи реальной власти Советам, ускорении политических и экономических реформ, в общем, пересказал тезисы словоохотливого Михаила Горбачева. Это для создателя и руководителя ТОЦ Марата Мулюкова, шаймиевского оппонента на должность спикера парламента, главнейшей задачей было повышение статуса ТАССР.

В результате такого "затаивания" декларация о суверенитете была принята только тогда, когда тянуть дальше было неприлично. Уже после того, как Борис Ельцин, посетив республику 6 - 8 августа 1990 года, не в тиши кабинетов, а публично дал указание взять столько суверенитета, "сколько проглотите". Взяли. Но осознания необратимости происходящих в стране общественно-политических процессов в шаймиевском окружении, по-видимому, еще не было. На всякий случай оставили пути отхода. Несмотря на то что декларация называлась "О государственном суверенитете", то есть, по сути, это был документ о новом государственном образовании, идентичный тем декларациям, которые 11 марта 1990 года приняла Литва, 30 марта - Эстония, 4 мая - Латвия, но по второй части названия декларации - о суверенитете "Татарской Советской Социалистической Республики" - и по содержанию это был лишь документ о повышении статуса республики до союзного.

Первый президентский срок Минтимера Шаймиева стал "золотым веком" Татарстана. Именно в те годы в полной мере нашел блистательное подтверждение закон диалектики о непременном условии развития - борьба противоположностей. Политизация общества достигла апогея, этой самой борьбы противоположностей было хоть отбавляй. В результате и Конституцию приняли, и референдум провели, и всемирный конгресс татар организовали, и договор о разграничении полномочий подписали, добившись преференций, о которых и не мечтали.

А в 1994 году, когда был организован визит Минтимера Шаймиева в США и в стенах Гарвардского университета был озвучен термин "модель Татарстана", о республике узнал весь мир, выдав Шаймиеву карт-бланш на политические реформы, на становление самоуправления граждан, на содействие формированию институтов гражданского общества, на преобразование социалистических командно-административных методов управления экономикой в методы рыночные, свободные от бюрократического диктата. Время показало, что этот карт-бланш в полной мере был использован лишь в сфере перераспределения собственности.

(Продолжение следует.)

Ирек МУРТАЗИН, "Вечерняя Казань".

Оказывается, Гумер Исмагилович Усманов посадил Шаймиева в это кресло потому, что считал его человеком не амбициозным, не обладавшим ярко выраженными лидерскими качествами, не харизматичным. А должность предсовмина хоть и давала пропуск в президиумы и на трибуны в дни всенародных праздников, но была чисто технической. От министра всех министров никто не ждал генерирования оригинальных идей и выработки нестандартных решений. В республике был единственный центр принятия решений - кабинет первого секретаря обкома. От всех остальных требовали исполнительности. И Шаймиев был солдатом партии: исполнительным, немногословным, искусно демонстрирующим свою преданность ленинскому курсу и лояльность вышестоящему начальству, в общем, типичным карьерным чиновником, взращенным системой и преданно служившим системе.

Лидером Татарстана Минтимер Шаймиев стал по должности, а не в силу объективных причин, обусловленных врожденным инстинктом власти, осознанием предначертанности своей исторической миссии. Лидерство по призванию никогда не было доминантой его характера. И, видимо, Халяф Низамов это прекрасно понимал. А понимая, создал такую мощную структуру, как аппарат президента, главной задачей которого стала мифологизация республиканской власти. Для Низамова было важно, чтобы в неординарность татарстанского руководителя, граничащую с гениальностью, поверили не только жители республики, но и прежде всего сам Минтимер Шаймиев. Именно этой стратегической цели было подчинено все. От президентского штандарта над резиденцией до четко выверенных ритуалов приема посетителей, оборота документов, публичных мероприятий, выездов Шаймиева в города и веси республики.

Президентские поездки и тогда, и сегодня - мероприятия абсолютно бесполезные как с точки зрения получения реальной информации о состоянии дел в вотчине, так и с точки зрения функционирования механизмов управления. Но эти поездки были и остаются одним из каркасных элементов мифологизации верховной власти, придания ей видимости сакральности. В поездках не бывает экспромтов. Все, до самой последней мелочи, скрупулезно выверяется и готовится. Начиная с маршрута следования президентского кортежа, заканчивая отрепетированными речами и "неожиданными" репликами из толпы.

Любому президентскому выезду "в народ" предшествует масштабный десант из чиновников орготдела, службы протокола, офицеров службы безопасности президента - всего человек тридцать. Район или город стоит на ушах, наводя глянец, обстановка накаляется до предела, нервное напряжение приближается к критическому. И уже сам приезд Шаймиева, а тем более прилет на вертолете, выглядит не иначе, как сошествие с Олимпа полубога-получеловека.

Система мифологизации власти, созданная Низамовым, работала без сбоев. И, скорее всего, продолжает работать. Несмотря на то что сегодня, в те моменты, когда Шаймиев никуда не выезжает, аппарат президента выглядит этаким коллективным Брежневым - не очень расторопным, малозаметным техническим секретариатом Шаймиева. В такую аморфную структуру аппарат президента превратил Эгзам Губайдуллин, пришедший на смену Низамову в 1998 году.

В 1999-м, когда я возглавил президентскую пресс-службу, аппарат еще работал по инерции алгоритма, заданного Низамовым, и в Кремле не возбранялось проводить мозговые штурмы и генерировать хоть какие-то идеи. Но при их реализации уже происходили сбои. Проходя бесконечную процедуру согласований, некоторые идеи трансформировались до неузнаваемости и зачастую приводили к диаметрально противоположному результату, нежели задумывалось. Но даже и уже принятое решение могло быть скорректировано или отменено, если оно противоречило чьим-то интересам. И если, конечно, была возможность поплакаться в жилетку Шаймиеву.

А что в итоге? В итоге - отвратительное качество принимаемых решений. Потому что единственный человек, имеющий право последнего слова в границах Татарстана, реализует это право непонятно по каким критериям, опираясь непонятно на какие исходные данные. Конечно, нельзя винить в этом одного Шаймиева. Это даже не вина его, а беда. В принципе, Минтимер Шарипович - человек хороший, неплохой собеседник, способный поддержать разговор хоть об исчезнувшей Атлантиде, хоть о репертуаре авангардного театра, умеющий к месту пошутить. Но Шаймиев-президент стал заложником обстоятельств, заложником своего в общем-то ординарного характера.

Ирек МУРТАЗИН, "Вечерняя Казань"

12 июня 1991 года Татарстан выбрал себе президента. Первого. И последнего. К 12 июня 2006 года, к пятнадцатой годовщине обретения Татарстаном одного из признаков суверенности - избранного президента, республика оказалась в таком положении, что, как бы ни назывался следующий после Шаймиева руководитель, это будет уже не президент. И не только потому, что президент, рекомендованный Москвой, - нонсенс. Фактическое назначение Москвой главного татарстанского чиновника - это уже печальное следствие того, что, совершив головокружительный исторический кульбит, республика вернулась в состояние зависимости от центра. В состояние, в котором и находилась в конце восьмидесятых годов прошлого века.

Первым звеном в цепи событий, которые и привели к тому, что 12 июня 1991 года президентом Татарстана был избран Минтимер Шаймиев, стал неожиданный карьерный взлет Гумера Усманова. 27 июня 1988 года открылась ХIХ Всесоюзная партконференция. В ходе форума лидер татарстанских коммунистов обрушился с жесткой критикой на Бориса Ельцина. Выступление заметил Михаил Горбачев. Через год Усманова избрали секретарем ЦК КПСС. Отказаться он не мог. Не то было время. А 23 сентября 1989 года состоялся Пленум Татарского обкома КПСС, на котором преемником Усманова должен был стать Ахмет Булатов, занимавший должность секретаря обкома. Именно его кандидатура была согласована с Москвой.

Но время-то было уже перестроечное, безальтернативные выборы не соответствовали бы духу времени. Имитацию альтернативности поручили первому секретарю Альметьевского горкома КПСС Ринату Галееву (тому самому, который в 1990 году возглавил "Татнефть"). Но в день Пленума неожиданно для многих - и в первую очередь для тех, кто сидел в президиуме, - среди кандидатов на высшую республиканскую партдолжность оказался и предсовмина Минтимер Шаймиев. Еще большей неожиданностью стал самоотвод Галеева и его призыв голосовать за Шаймиева. Усманову, Булатову и другим непосвященным ничего не оставалось, как сделать вид, что все идет по сценарию, согласованному с ними.

Реальным же автором сценария и режиссером представления был Халяф Низамов, занимавший должность руководителя орготдела Совета министров республики. Низамов понимал, что Ахмет Галимзянович Булатов, возглавив Татарский обком, непременно задвинет в небытие Шаймиева, а вместе с ним и его, Низамова. Секретарь обкома в иерархии того времени был куда более весомой и влиятельной фигурой, нежели предсовмина. И Булатов не упускал случая разнести в пух и прах методы работы Шаймиева. Что это было - партийная принципиальность или же самодурство начальника по отношению к нижестоящему, судить не мне, но опасения Халяфа Мухаметовича о грядущих чистках не были лишены оснований. И он начал действовать.

Всех членов обкома партии - около ста двадцати человек - Низамов знал как свои пять пальцев. Должность у него была такая - в сферу его профессиональных обязанностей входила не только селекционная работа по подбору и расстановке кадров, но и курирование силовых структур, под колпаком которых было всё и вся. Понятно, что информация о подноготной и партэлиты, и руководителей рангом пониже была сугубо "для служебного пользования", а то и вовсе секретной. Но Халяф Мухаметович и был одним из тех людей, у кого был доступ к сокровенным "личным делам" с грифом "ДСП" или "Секретно". Зная членов обкома партии, Низамов условно разделил их на "своих", "не своих" и "болото". "Свои" просто получили установку на правильную линию поведения на заседании Пленума. "Болото" было подвергнуто скрупулезной обработке. От "не своих" затея тщательно скрывалась.

Это сегодня из любой точки республики можно добраться в Казань, выехав с рассветом. В те времена и дороги были похуже, и скоростных персональных лимузинов не было даже у членов обкома. На любое совещание участники приезжали накануне. Съехавшись на Пленум, участники партийного форума разместились в гостиницах "Татарстан" и "Казань". В ночь накануне исторического голосования директор ресторана "Казань" Джаудат Минахметов (позже он был назначен главой администрации Высокогорского района, а затем возглавил Фонд газификации республики) заготовил продуктовые наборы, с которыми к членам обкома и пошли "ходоки" - люди из ближнего круга Халяфа Низамова. В гостиничных номерах "за рюмками чая" фактически и была предрешена и судьба Минтимера Шаймиева, и вектор развития Татарстана на долгие годы. Кстати, сам Шаймиев в "спецоперации" никакого участия не принимал. Он полностью доверился Халяфу Мухаметовичу. И в случае если бы заговор раскрылся преждевременно, он остался бы в стороне. Впрочем, зная, как относился к Шаймиеву Булатов, позиция нейтралитета едва ли помогла ему удержаться в должности предсовмина.

Но произошло то, что произошло. Шаймиев не думал брать власть, у него и в мыслях не было действовать жестко, решительно, прагматично. За него это сделал Низамов. И с точки зрения человека, получившего шанс привести к власти своего человека, он все сделал абсолютно правильно и шанса своего не упустил. Шаймиев возглавил обком партии, потом Верховный Совет, затем стал президентом, а Халяф Низамов долгие годы оставался серым кардиналом Татарстана, без ведома которого в республике не решался ни один серьезный вопрос. Практически безграничное влияние Халяфа Низамова, по-видимому, было обусловлено еще и тем, что он уже тогда знал о Шаймиеве то, о чем и сегодня многие даже не догадываются. Нет, речь не о "чемоданах с компроматом", а о личностных качествах Минтимера Шариповича. О характере, темпераменте, стиле мышления и принятия управленческих решений.

(Продолжение следует)

Ирек МУРТАЗИН, "Вечерняя Казань".